Подпишитесь на наши обновления
Большое интервью с ученой о пути в науке, о пандемии и совмещении работы и семьи.
Вирусолог Асель Мусабекова: «То, что происходит в академической науке — это по-прежнему дискриминация женщин»
20 апреля 2023
Фото: Олег Битнер
Во время пандемии Асель Мусабекова стала связующим звеном между передовой наукой и казахстанцами, которых коронавирус застал врасплох. На своей странице в инстаграм, а также в СМИ она делилась актуальной информацией об иммунитете, вирусах и вакцинации. Журналистка The Voice Media Жанна Анвари поговорила с Асель о том, как изменилась ее жизнь с 2020 года, дискриминации женщин в науке и карьере популяризаторки науки.
— У меня никогда не было полноценного декрета, так как каждый раз, когда я выходила в декрет, у меня появлялись новые идеи. Часто это были медиапроекты или новые возможности для карьерного роста. Женщинам, в общем-то, везет, потому что декрет дает возможность посмотреть на себя со стороны и понять, что действительно важно, нравится ли мне то, что я делаю. С каждым ребенком у меня был новый поворот в жизни. Мужчинам труднее остановиться и посмотреть на себя со стороны, а женщинам приходится задумываться, прежде чем оставить ребенка хотя бы на пару часов. Мы переосмысливаем нашу жизнь каждый раз, что, по моему мнению, очень терапевтично, — начинает нашу беседу Асель Мусабекова.
— У меня никогда не было полноценного декрета, так как каждый раз, когда я выходила в декрет, у меня появлялись новые идеи. Часто это были медиапроекты или новые возможности для карьерного роста. Женщинам, в общем-то, везет, потому что декрет дает возможность посмотреть на себя со стороны и понять, что действительно важно, нравится ли мне то, что я делаю. С каждым ребенком у меня был новый поворот в жизни. Мужчинам труднее остановиться и посмотреть на себя со стороны, а женщинам приходится задумываться, прежде чем оставить ребенка хотя бы на пару часов. Мы переосмысливаем нашу жизнь каждый раз, что, по моему мнению, очень терапевтично, — начинает нашу беседу Асель Мусабекова.
Что вдохновило вас стать вирусологом и как вы начали работать в этой области?
Я родилась в достаточно маленьком городке, в Экибастузе. В школе у меня была тройка по биологии, поэтому нужно было посещать дополнительные занятия. Так я познакомилась со своей любимой учительницей Марией Кирилловной Батура. Благодаря ей я стала интересоваться наукой, хотя изначально особой тяги к биологии у меня не было. Та самая тройка стала знаковой, и прогресс в изучении биологии начал развиваться быстро, не без влияния преподавателя.
После школы я поступила в Казахский национальный университет имени Аль-Фараби на факультет биологии. Мне очень нравилась программа, по которой мы изучали классическую биологию со всеми ее практиками. Окончив первый курс в Казахстане, я уехала по международной образовательной программе «Болашак» в Англию в Университет Йорка. Это один из самых сильных университетов в Англии по специальности «Генетика», с прекрасными и квалифицированными преподавателями.
В сравнении с нашим постсоветским образованием, которое первые два курса дает общее образование и уже позже уходит в специальность, в Англии уже за три года программы можно получить узкую специализацию. Там меня научили практическим навыкам и навыкам критического осмысления научной информации: как читать, понимать и анализировать научные статьи, видеть различия между качественными и некачественными источниками информации. То, чего как раз таки не хватает и о чем говорит сейчас доказательная медицина. Всему этому меня научили в Англии, где весь третий год мы рьяно читали статьи, постоянно их анализировали и выявляли плюсы и минусы.
После возвращения в Казахстан я начала искать работу в клинической среде, так как мечтала стать медицинским генетиком. Однако меня встречали с далеко не распростертыми объятиями: я была одним из первых участников образовательной программы и нас в то время не воспринимали всерьез. В октябре 2010 года открылся Назарбаев Университет, и я стала частью команды из 15–20 молодых специалистов, в том числе пяти биологов, которые строили лаборатории, приветствовали студентов и закупали оборудование. Помимо учащихся, мы встречали первых экспатов-преподавателей, что было очень важно, так как нужны были англоязычные молодые специалисты, которые могли координировать всю работу. Мы делали всё возможное, чтобы это место, изначально скорее похожее на турецкий отель, действительно стало университетом.
Я горжусь этим периодом моей карьеры, поскольку за те три года, которые я работала в университете, мы сделали многое: построили базу, нарисовали планы лабораторий и новых зданий, которые после этого были построены. Для двадцатиоднолетней меня на тот момент это был огромный опыт в создании чего-то такого большого и нового, чего до этого не существовало в Казахстане.
Я родилась в достаточно маленьком городке, в Экибастузе. В школе у меня была тройка по биологии, поэтому нужно было посещать дополнительные занятия. Так я познакомилась со своей любимой учительницей Марией Кирилловной Батура. Благодаря ей я стала интересоваться наукой, хотя изначально особой тяги к биологии у меня не было. Та самая тройка стала знаковой, и прогресс в изучении биологии начал развиваться быстро, не без влияния преподавателя.
После школы я поступила в Казахский национальный университет имени Аль-Фараби на факультет биологии. Мне очень нравилась программа, по которой мы изучали классическую биологию со всеми ее практиками. Окончив первый курс в Казахстане, я уехала по международной образовательной программе «Болашак» в Англию в Университет Йорка. Это один из самых сильных университетов в Англии по специальности «Генетика», с прекрасными и квалифицированными преподавателями.
В сравнении с нашим постсоветским образованием, которое первые два курса дает общее образование и уже позже уходит в специальность, в Англии уже за три года программы можно получить узкую специализацию. Там меня научили практическим навыкам и навыкам критического осмысления научной информации: как читать, понимать и анализировать научные статьи, видеть различия между качественными и некачественными источниками информации. То, чего как раз таки не хватает и о чем говорит сейчас доказательная медицина. Всему этому меня научили в Англии, где весь третий год мы рьяно читали статьи, постоянно их анализировали и выявляли плюсы и минусы.
После возвращения в Казахстан я начала искать работу в клинической среде, так как мечтала стать медицинским генетиком. Однако меня встречали с далеко не распростертыми объятиями: я была одним из первых участников образовательной программы и нас в то время не воспринимали всерьез. В октябре 2010 года открылся Назарбаев Университет, и я стала частью команды из 15–20 молодых специалистов, в том числе пяти биологов, которые строили лаборатории, приветствовали студентов и закупали оборудование. Помимо учащихся, мы встречали первых экспатов-преподавателей, что было очень важно, так как нужны были англоязычные молодые специалисты, которые могли координировать всю работу. Мы делали всё возможное, чтобы это место, изначально скорее похожее на турецкий отель, действительно стало университетом.
Я горжусь этим периодом моей карьеры, поскольку за те три года, которые я работала в университете, мы сделали многое: построили базу, нарисовали планы лабораторий и новых зданий, которые после этого были построены. Для двадцатиоднолетней меня на тот момент это был огромный опыт в создании чего-то такого большого и нового, чего до этого не существовало в Казахстане.
Фото из личного архива Асель Мусабековой
Как вы оказались во Франции и как продолжили строить карьеру?
В университете у нас была прекрасная команда и своя молодежная тусовка, где я встретила своего будущего мужа. Он тоже ученый, занимается солнечной энергетикой. Подробнее о нем можно узнать в проекте «ҒЫЛЫМ FACES». Мы поженились, и у нас родилась первая дочка, а позже его пригласили продолжить обучение в докторантуре PhD, во Франции.
Мы приехали в Страсбург, не зная, в принципе, ничего о Франции и не владея языком. Это обычная ситуация для ученых, которая требует быстрой адаптации к новым условиям.
В течение первого года мы старались быстрее адаптироваться к новой жизни и интегрироваться в нее. Франция — одна из тех стран, которые предоставляют женщинам возможность работать и воспитывать ребенка одновременно. Можно не приостанавливать карьеру, что особенно важно для женщин-ученых, потому что любой перерыв тяжело воспринимается работодателями и самими учеными.
Тогда мне было тяжело долго оставаться дома, и мне не нравилось, что пришлось приостановить карьеру, в 2014 году, когда дочери исполнился год, я начала искать программы и попала в лабораторию, которая в 2011 году получила Нобелевскую премию.
Основная деятельность этой лаборатории — это изучение иммунной системы насекомых. Исторически плодовые мушки, или дрозофилы фруктовые, — это самые изученные организмы в биологии. Во время докторантуры мы изучали природу вирусов и нашего иммунного ответа на вирусы на примере организма мухи.
Несмотря на отсутствие крови и типичных для млекопитающих элементов, у нас и мух есть много общих генов и механизмов, в том числе в плане иммунной защиты. Биология дает нам понять, что мы не венец творения, а являемся лишь частью его, а красота и невероятная сложность присутствуют в каждой клетке, вирусе, бактерии, и в мушках тоже. Это отдаляет нас от антропоцентризма и делает нас скромнее, особенно когда мы начинаем изучать разные организмы.
В университете у нас была прекрасная команда и своя молодежная тусовка, где я встретила своего будущего мужа. Он тоже ученый, занимается солнечной энергетикой. Подробнее о нем можно узнать в проекте «ҒЫЛЫМ FACES». Мы поженились, и у нас родилась первая дочка, а позже его пригласили продолжить обучение в докторантуре PhD, во Франции.
Мы приехали в Страсбург, не зная, в принципе, ничего о Франции и не владея языком. Это обычная ситуация для ученых, которая требует быстрой адаптации к новым условиям.
В течение первого года мы старались быстрее адаптироваться к новой жизни и интегрироваться в нее. Франция — одна из тех стран, которые предоставляют женщинам возможность работать и воспитывать ребенка одновременно. Можно не приостанавливать карьеру, что особенно важно для женщин-ученых, потому что любой перерыв тяжело воспринимается работодателями и самими учеными.
Тогда мне было тяжело долго оставаться дома, и мне не нравилось, что пришлось приостановить карьеру, в 2014 году, когда дочери исполнился год, я начала искать программы и попала в лабораторию, которая в 2011 году получила Нобелевскую премию.
Основная деятельность этой лаборатории — это изучение иммунной системы насекомых. Исторически плодовые мушки, или дрозофилы фруктовые, — это самые изученные организмы в биологии. Во время докторантуры мы изучали природу вирусов и нашего иммунного ответа на вирусы на примере организма мухи.
Несмотря на отсутствие крови и типичных для млекопитающих элементов, у нас и мух есть много общих генов и механизмов, в том числе в плане иммунной защиты. Биология дает нам понять, что мы не венец творения, а являемся лишь частью его, а красота и невероятная сложность присутствуют в каждой клетке, вирусе, бактерии, и в мушках тоже. Это отдаляет нас от антропоцентризма и делает нас скромнее, особенно когда мы начинаем изучать разные организмы.
Как связаны наука и выгорание?
В 2019 году я завершила свое обучение и оказалась один на один с выгоранием, ведь академическая наука — это довольно жестокий мир, где желание женщины работать и воспитывать детей воспринимается в штыки. Так сложилось, но это не значит, что так должно быть. Мы должны поддерживать тех, кто решает идти против системы. Мне прямым текстом говорили, что мне не нужно подавать на постдокторантуру, ведь я слишком эмоциональна. Очень много людей, в том числе мои руководители, пытались доказать, что это мой потолок.
Не обошлось и без французского империализма, который проявлялся в форме вербального насилия. Это неправильно и несправедливо, но я не воспринимала это таким образом до окончания PhD, ведь, будучи студенткой, достаточно сложно посмотреть на ситуацию со стороны. Ты находишься в зависимом положении. От этих людей зависит, защитишь ли ты свою работу, опубликуешь ли ты ее. Академическая наука, к сожалению, построена таким образом, что без публикации и одобрения более старших коллег и их рекомендаций ты никто. Мы все ждем защиты, однако, пройдя этот рубеж, падаем в пропасть, потому что не знаем, для чего вообще всё это делалось.
И в течение практически полугода я не могла ничего делать, даже готовить еду. На тот момент у нас уже было две доченьки, вторая как раз родилась во время PhD. Родилась она в самый разгар экспериментов, и я чувствовала долг перед профессорами, и мне было неудобно, что я такая молодая и уже с двумя детьми. Пыталась быстрее выйти на работу, и когда ей было почти три месяца, я уже находилась в лаборатории и проводила эксперименты, но это была большая ошибка.
В принципе, это пошло мне на пользу, так как нужно было дойти до определенной точки, чтобы понять, что то, что происходит в академической науке — это по-прежнему дискриминация женщин. Мы имеем полное право на репродуктивный выбор. Еще одной причиной выгорания послужил тот факт, что фундаментальная наука сложна. Нужно быть максимально уверенным в себе, чтобы начать научный проект, ведь, по сути, мы задаем вопрос, на который априори не знаешь ответ. Поэтому бытует мнение, что многие профессора в академической науке являются нарциссами, гиперсамоуверенными. Это мешает «нормальным» людям построить карьеру в науке, потому что ты постоянно неуверен в себе. В определенный момент начинает казаться, что вся твоя работа не имеет смысла, но нужно понимать, что результаты не всегда являются быстрыми или очевидными. Моя работа была опубликована только через три года после окончания докторантуры.
В 2019 году я завершила свое обучение и оказалась один на один с выгоранием, ведь академическая наука — это довольно жестокий мир, где желание женщины работать и воспитывать детей воспринимается в штыки. Так сложилось, но это не значит, что так должно быть. Мы должны поддерживать тех, кто решает идти против системы. Мне прямым текстом говорили, что мне не нужно подавать на постдокторантуру, ведь я слишком эмоциональна. Очень много людей, в том числе мои руководители, пытались доказать, что это мой потолок.
Не обошлось и без французского империализма, который проявлялся в форме вербального насилия. Это неправильно и несправедливо, но я не воспринимала это таким образом до окончания PhD, ведь, будучи студенткой, достаточно сложно посмотреть на ситуацию со стороны. Ты находишься в зависимом положении. От этих людей зависит, защитишь ли ты свою работу, опубликуешь ли ты ее. Академическая наука, к сожалению, построена таким образом, что без публикации и одобрения более старших коллег и их рекомендаций ты никто. Мы все ждем защиты, однако, пройдя этот рубеж, падаем в пропасть, потому что не знаем, для чего вообще всё это делалось.
И в течение практически полугода я не могла ничего делать, даже готовить еду. На тот момент у нас уже было две доченьки, вторая как раз родилась во время PhD. Родилась она в самый разгар экспериментов, и я чувствовала долг перед профессорами, и мне было неудобно, что я такая молодая и уже с двумя детьми. Пыталась быстрее выйти на работу, и когда ей было почти три месяца, я уже находилась в лаборатории и проводила эксперименты, но это была большая ошибка.
В принципе, это пошло мне на пользу, так как нужно было дойти до определенной точки, чтобы понять, что то, что происходит в академической науке — это по-прежнему дискриминация женщин. Мы имеем полное право на репродуктивный выбор. Еще одной причиной выгорания послужил тот факт, что фундаментальная наука сложна. Нужно быть максимально уверенным в себе, чтобы начать научный проект, ведь, по сути, мы задаем вопрос, на который априори не знаешь ответ. Поэтому бытует мнение, что многие профессора в академической науке являются нарциссами, гиперсамоуверенными. Это мешает «нормальным» людям построить карьеру в науке, потому что ты постоянно неуверен в себе. В определенный момент начинает казаться, что вся твоя работа не имеет смысла, но нужно понимать, что результаты не всегда являются быстрыми или очевидными. Моя работа была опубликована только через три года после окончания докторантуры.
Фото: Олег Битнер
Расскажите, пожалуйста, о том, как пандемия повлияла на вашу работу.
В 2019 году я думала, что моя специализация, а именно РНК-содержащие вирусы, никому не интересна, но в 2020 году началась пандемия. Конечно, это был печальный момент для всего человечества, но для меня он стал достаточно интересным поворотом в жизни. Я поборола выгорание и поняла, что коронавирус уже упоминался ранее как главная причина будущих пандемий: ученые говорили про летучих мышей, о перенаселении Китая, но всё это было только в научном обществе. Никто этим не интересовался, в том числе правительства и международные организации, хотя ученые постоянно поднимали эту тему. Отсутствие коммуникации между научным и внешним миром привело к тому, что пандемия все-таки случилась.
Я находилась в декрете, когда всё случилось, нашему третьему ребенку было всего три месяца. Это снова заставило меня переосмыслить свою роль и ценности.
Началась пандемия, и в Казахстане полным ходом обсуждали Кодекс здоровья и обязательную вакцинацию. Был большой шум, обсуждали, нужны ли они вообще. Тогда я узнала, что во время предыдущей вспышки кори 2018–2019 годов среди тех, кто стал жертвой этой вспышки, были также детки с онкологическими заболеваниями. Представьте себе, что это дети, которые практически побороли рак, они прошли большие испытания в виде многочисленных курсов химиотерапии, потеряли свой иммунитет к кори, так как у них была терапия, которая стирает всю защиту от инфекций. Они не могли быть привиты, потому что вакцина им противопоказана, а кто-то занес в онкодиспансер корь. Победив рак, они умерли от кори.
Тогда моему третьему ребенку было очень мало месяцев, и, видимо, на этом фоне я очень сильно отреагировала на эту информацию и поняла, что нужно заниматься вопросами детской вакцинации. Этих детей должно было спасти общество, должен был спасти их коллективный иммунитет, которого не было. Случилась вспышка, трагедия, и, собственно, из-за этого я начала заниматься вопросами детской вакцинации и сейчас консультирую казахстанских родителей бесплатно по всем вопросам. За это время также был создан сайт egu.kz, проект «Прививка», проект на казахском языке «Екпебар», где я выступала научным редактором и соавтором.
И вот в пандемию стало очевидно, что единственный способ борьбы с распространением болезни — это вакцина. Но то, что было ясно для ученых, оказалось не столь очевидно для большинства людей. До меня дошло, что научный круг достаточно замкнутый, и нас никто не слышит, но и мы ничего не делаем для того, чтобы нас услышали. Пропасть между обществом и учеными оказалась невообразимо большой. Для того чтобы сократить этот разрыв, я и решила создать свой блог.
До Instagram я много писала в Facebook и жаловалась на государство, что оно ничего не делает и нет никакой коммуникации. Позже я задумалась о том, что мы только публикуем огромные лонгриды, но по факту ничего не делаем. Как научное сообщество, мы должны взять инициативу в свои руки. Было бы хорошо, если бы ученые, а не политики, говорили о вакцинах и пандемии.
Первое, что мы начали, это серия прямых эфиров в инстаграме с моими коллегами-друзьями: Юрием Кимом, который изучает ВИЧ, Булатом Султанкуловым, который сделал тест на основе нанотел. Это люди, которые в принципе знают и понимают, что происходит, умеют анализировать статьи и данные, которые поступали во время пандемии. Проблема была в том, что у наших врачей не было доступа к ним, ведь всё было на английском языке, и информация в основном была о западных странах, и не все из них можно экстраполировать на казахстанскую реальность. Таким образом, образовался проект Акмарал Турсуновой и Даны Акильбековой Medsupport. У них возникла идея переводить все исследования о коронавирусе, которые появлялись каждый день. Главная задача проекта была сделать эту информацию доступной и понятной для медработников. Мы переводили не только с английского на русский и казахский, но и на обычный человеческий язык.
Позже я поняла, что у нас были говорящие головы, которые поднимали вопрос вакцинации, но, по сути, они не разбирались в этом и не понимали, что за всем должны стоять какие-то данные. Я поняла, что их нужно заменить на экспертов в каждой отрасли, которые будут вести интеллектуальную дискуссию по некоторым вопросам, и таким образом появился проект «ҒЫЛЫМ FACES». Совместно с Анастасией Горбуновой, научным журналистом, мы решили, что в центре должны быть именно портреты. Мы хотели, чтобы заговорило научное сообщество, и мы увидели именно лица, поэтому проект называется «ҒЫЛЫМ FACES». Нам было важно, чтобы ученые стали узнаваемыми и чтобы их смогли услышать. В этом нам помог замечательный художник Айдар Ергали.
В конце 2020 года я обнаружила, что изменила свой карьерный путь. Это не просто было мое декретное увлечение или волонтерство, а возможность нового витка в моей карьере. Ученым достаточно тяжело уйти от академической науки, ведь считается, что в трудовой книжке должна быть только одна запись. Необходимо обязательно получить степень бакалавра, магистра, PhD, дальше стать профессором и до конца жизни оставаться в университете. Раньше также считалось, что если готовый PhD не идет в науку, значит, он второго сорта.
Сейчас это мнение меняется. Я хочу сказать тем людям, которые все-таки выбрали этот путь и обучаются в магистратуре, PhD, в технических специальностях, что у них есть огромный выбор возможностей после окончания обучения. Намного больше выбора, чем было 10 лет назад. Вы можете использовать свои знания в разных областях, если у вас есть определенные навыки, вы себя прокачиваете и можете это описать в своем резюме. Тот же самый декрет, наличие детей могут быть плюсом, так как это развивает ваши коммуникативные навыки, способность договариваться, планировать свое время и выполнять большое количество работы.
Я сама обнаружила это, когда начала заниматься волонтерством. Изменение в жизни не начинается просто так, оно происходит, когда у вас есть какая-то конкретная цель. У меня было четкое понимание того, что люди не знают о вирусах ничего. У меня была миссия стать «мостиком». Я сначала работала волонтером, а затем начала новую карьерную стезю. Это очень круто, и я могу посмотреть на свой прогресс и развитие, включая мои навыки в социальных сетях.
В 2019 году я думала, что моя специализация, а именно РНК-содержащие вирусы, никому не интересна, но в 2020 году началась пандемия. Конечно, это был печальный момент для всего человечества, но для меня он стал достаточно интересным поворотом в жизни. Я поборола выгорание и поняла, что коронавирус уже упоминался ранее как главная причина будущих пандемий: ученые говорили про летучих мышей, о перенаселении Китая, но всё это было только в научном обществе. Никто этим не интересовался, в том числе правительства и международные организации, хотя ученые постоянно поднимали эту тему. Отсутствие коммуникации между научным и внешним миром привело к тому, что пандемия все-таки случилась.
Я находилась в декрете, когда всё случилось, нашему третьему ребенку было всего три месяца. Это снова заставило меня переосмыслить свою роль и ценности.
Началась пандемия, и в Казахстане полным ходом обсуждали Кодекс здоровья и обязательную вакцинацию. Был большой шум, обсуждали, нужны ли они вообще. Тогда я узнала, что во время предыдущей вспышки кори 2018–2019 годов среди тех, кто стал жертвой этой вспышки, были также детки с онкологическими заболеваниями. Представьте себе, что это дети, которые практически побороли рак, они прошли большие испытания в виде многочисленных курсов химиотерапии, потеряли свой иммунитет к кори, так как у них была терапия, которая стирает всю защиту от инфекций. Они не могли быть привиты, потому что вакцина им противопоказана, а кто-то занес в онкодиспансер корь. Победив рак, они умерли от кори.
Тогда моему третьему ребенку было очень мало месяцев, и, видимо, на этом фоне я очень сильно отреагировала на эту информацию и поняла, что нужно заниматься вопросами детской вакцинации. Этих детей должно было спасти общество, должен был спасти их коллективный иммунитет, которого не было. Случилась вспышка, трагедия, и, собственно, из-за этого я начала заниматься вопросами детской вакцинации и сейчас консультирую казахстанских родителей бесплатно по всем вопросам. За это время также был создан сайт egu.kz, проект «Прививка», проект на казахском языке «Екпебар», где я выступала научным редактором и соавтором.
И вот в пандемию стало очевидно, что единственный способ борьбы с распространением болезни — это вакцина. Но то, что было ясно для ученых, оказалось не столь очевидно для большинства людей. До меня дошло, что научный круг достаточно замкнутый, и нас никто не слышит, но и мы ничего не делаем для того, чтобы нас услышали. Пропасть между обществом и учеными оказалась невообразимо большой. Для того чтобы сократить этот разрыв, я и решила создать свой блог.
До Instagram я много писала в Facebook и жаловалась на государство, что оно ничего не делает и нет никакой коммуникации. Позже я задумалась о том, что мы только публикуем огромные лонгриды, но по факту ничего не делаем. Как научное сообщество, мы должны взять инициативу в свои руки. Было бы хорошо, если бы ученые, а не политики, говорили о вакцинах и пандемии.
Первое, что мы начали, это серия прямых эфиров в инстаграме с моими коллегами-друзьями: Юрием Кимом, который изучает ВИЧ, Булатом Султанкуловым, который сделал тест на основе нанотел. Это люди, которые в принципе знают и понимают, что происходит, умеют анализировать статьи и данные, которые поступали во время пандемии. Проблема была в том, что у наших врачей не было доступа к ним, ведь всё было на английском языке, и информация в основном была о западных странах, и не все из них можно экстраполировать на казахстанскую реальность. Таким образом, образовался проект Акмарал Турсуновой и Даны Акильбековой Medsupport. У них возникла идея переводить все исследования о коронавирусе, которые появлялись каждый день. Главная задача проекта была сделать эту информацию доступной и понятной для медработников. Мы переводили не только с английского на русский и казахский, но и на обычный человеческий язык.
Позже я поняла, что у нас были говорящие головы, которые поднимали вопрос вакцинации, но, по сути, они не разбирались в этом и не понимали, что за всем должны стоять какие-то данные. Я поняла, что их нужно заменить на экспертов в каждой отрасли, которые будут вести интеллектуальную дискуссию по некоторым вопросам, и таким образом появился проект «ҒЫЛЫМ FACES». Совместно с Анастасией Горбуновой, научным журналистом, мы решили, что в центре должны быть именно портреты. Мы хотели, чтобы заговорило научное сообщество, и мы увидели именно лица, поэтому проект называется «ҒЫЛЫМ FACES». Нам было важно, чтобы ученые стали узнаваемыми и чтобы их смогли услышать. В этом нам помог замечательный художник Айдар Ергали.
В конце 2020 года я обнаружила, что изменила свой карьерный путь. Это не просто было мое декретное увлечение или волонтерство, а возможность нового витка в моей карьере. Ученым достаточно тяжело уйти от академической науки, ведь считается, что в трудовой книжке должна быть только одна запись. Необходимо обязательно получить степень бакалавра, магистра, PhD, дальше стать профессором и до конца жизни оставаться в университете. Раньше также считалось, что если готовый PhD не идет в науку, значит, он второго сорта.
Сейчас это мнение меняется. Я хочу сказать тем людям, которые все-таки выбрали этот путь и обучаются в магистратуре, PhD, в технических специальностях, что у них есть огромный выбор возможностей после окончания обучения. Намного больше выбора, чем было 10 лет назад. Вы можете использовать свои знания в разных областях, если у вас есть определенные навыки, вы себя прокачиваете и можете это описать в своем резюме. Тот же самый декрет, наличие детей могут быть плюсом, так как это развивает ваши коммуникативные навыки, способность договариваться, планировать свое время и выполнять большое количество работы.
Я сама обнаружила это, когда начала заниматься волонтерством. Изменение в жизни не начинается просто так, оно происходит, когда у вас есть какая-то конкретная цель. У меня было четкое понимание того, что люди не знают о вирусах ничего. У меня была миссия стать «мостиком». Я сначала работала волонтером, а затем начала новую карьерную стезю. Это очень круто, и я могу посмотреть на свой прогресс и развитие, включая мои навыки в социальных сетях.
Как вы думаете, можем ли мы создать благоприятную инклюзивную среду для женщин в казахстанском научном сообществе?
Первый и самый важный шаг для создания такой среды — это признать, что проблема ущемления женщин в науке все-таки существует. Не все из наших казахстанских корифеев-мужчин пожилого возраста признают, что женщинам в науке тяжело.
Второй шаг — это создать условия, в которых женщины могли бы выбирать между тем, хочет ли она остаться дома подольше или выйти на работу. Не так чтобы у нее было безвыходное положение и она вынуждена спать два часа, чтобы иметь детей и работать в науке.
Но это такая большая проблема, которая касается не только министерства образования и науки. Нет, это не они должны решать. Необходимо создать доступные детские сады, а также предоставить адекватную социальную поддержку женщинам в период декрета, чтобы они могли брать не полную нагрузку, получать не полную зарплату, но тем не менее иметь дополнительную поддержку государства.
Также стоит отметить, что в нашей стране романтизируют науку. Наши чиновники говорят, что нужно гореть идеей. Когда мне предлагали работу, то говорили, что нужно будет приехать в Казахстан и, грубо говоря, работать 24 часа, забыв про семью, и всё это за минимальную зарплату. Но это всё чушь. Наука — это такая же работа, и ее не нужно романтизировать. Статус ученого не в том, чтобы о человеке говорили, что он уважаемый из-за своей профессии, а в том, чтобы была достойная зарплата и нормальный рабочий день. Статус ученого будет тогда, когда реагенты для лаборатории будут приходить не через шесть месяцев, а через три недели, и не будут стоить баснословных денег.
Сейчас мне 34 года, я в своем четвертом декрете и наконец принимаю себя и свои разные роли. Мой нелинейный, нетипичный карьерный путь в завязке с тем, как растет наша семья, вызывает во мне ощущение, что совсем скоро я придумаю еще что-нибудь новое. А пока с удовольствием наслаждаюсь каждым моментом материнства, не умаляя свои успехи и признавая, что приоритеты в жизни могут меняться.
Первый и самый важный шаг для создания такой среды — это признать, что проблема ущемления женщин в науке все-таки существует. Не все из наших казахстанских корифеев-мужчин пожилого возраста признают, что женщинам в науке тяжело.
Второй шаг — это создать условия, в которых женщины могли бы выбирать между тем, хочет ли она остаться дома подольше или выйти на работу. Не так чтобы у нее было безвыходное положение и она вынуждена спать два часа, чтобы иметь детей и работать в науке.
Но это такая большая проблема, которая касается не только министерства образования и науки. Нет, это не они должны решать. Необходимо создать доступные детские сады, а также предоставить адекватную социальную поддержку женщинам в период декрета, чтобы они могли брать не полную нагрузку, получать не полную зарплату, но тем не менее иметь дополнительную поддержку государства.
Также стоит отметить, что в нашей стране романтизируют науку. Наши чиновники говорят, что нужно гореть идеей. Когда мне предлагали работу, то говорили, что нужно будет приехать в Казахстан и, грубо говоря, работать 24 часа, забыв про семью, и всё это за минимальную зарплату. Но это всё чушь. Наука — это такая же работа, и ее не нужно романтизировать. Статус ученого не в том, чтобы о человеке говорили, что он уважаемый из-за своей профессии, а в том, чтобы была достойная зарплата и нормальный рабочий день. Статус ученого будет тогда, когда реагенты для лаборатории будут приходить не через шесть месяцев, а через три недели, и не будут стоить баснословных денег.
Сейчас мне 34 года, я в своем четвертом декрете и наконец принимаю себя и свои разные роли. Мой нелинейный, нетипичный карьерный путь в завязке с тем, как растет наша семья, вызывает во мне ощущение, что совсем скоро я придумаю еще что-нибудь новое. А пока с удовольствием наслаждаюсь каждым моментом материнства, не умаляя свои успехи и признавая, что приоритеты в жизни могут меняться.
Фото из личного архива Асель Мусабековой
